Церковь и мир, индивидуальное и общественное, новое и вечное.

Читая Бахтина ("Творчество Франсуа Рабле...")

Карнавал выражает не стремление к "жизни и обновлению", он стремится разрушить существующую иерархию.
Народное сознание (простонародное) ставит вопрос о связи прогресса ("жизнь и обновление") с установленной иерархией и системой вечных ценностей вообще. Что первично?

Выбирая между новизной (прогрессом) и незыблемыми, вечными ценностями, низовое сознание предпочитает веселье, беззаботность и обновление - при этом не только отрицая вечное, но и желая его низринуть.
Церковь же отстаивает вечное, при этом, в конечном счёте, отрицая обновление (либо признавая его с трудом, как бы скрипя зубами, что то же самое).
Церковь (реальная, земная, с её иерархией, а не идеальная сферическая в вакууме) стремится занять место прогресса (обновления), вытеснить его. То же самое касается общественной иерархии, вообще традиции. Она также, как и Церковь, в пределе стремится охватить собою всё.
В то же время, низовое сознание хотело бы избавиться от иерархии. Перефразируя Робеспьера, можно было бы сказать, что народ хочет быть самому себе церковью, сделать объектом религиозного поклонения себя (то есть всего празднично-карнавального комплекта, описанного Бахтиным -беспечность, веселье, поклонение пиршеству и телесному низу, и т.д.)

Это интеллектуальная иллюзия (у Бахтина), что толпа с её празднованием будет вечно вращаться в карнавале, при этом навсегда оставаясь коллективистской. Совсем напротив: она начнёт постепенно вырождаться, всё более скатываясь к индивидуализму. Именно низовой гедонизм масс является основным источником индивидуализма, а не что-либо другое. И тот факт, что карнавальная культура выродилась в буржуазную-индивидуалистическую - это недоработка именно государства и Церкви.

Евгений в Пушкинском "Медном Всаднике" не только символизирует собою низовую массу с её неприятием навязываемых Правителем перемен, но и является провозвестником выраженных индивидуалистических ценностей. В том, как Пушкин описывает жизненный идеал Евгения, просматривается не только сочувствие, в нём (идеале) есть некая дурная бесконечность размножения: «Жениться? Мнѣ? зачѣм же нѣтъ? Оно и тяжело, конечно; Но что жъ, я молодъ и здоровъ, Трудиться день и ночь готовъ; Уж кое-какъ себѣ устрою Прiют смиренный и простой И въ нёмъ Парашу успокою. Пройдет, быть может, годъ-другой — Мѣстечко получу, Параше Препоручу семейство наше И воспитанiе ребятъ... И станемъ жить, и такъ до гроба Рука съ рукой дойдем мы оба, И внуки насъ похоронятъ...»

Пушкинскому герою, олицетворяющему собою низовую массу, нет дела до строительства городов и дорог, развития Империи, угрозы шведов, геополитики, не говоря уже о ценностях самых высоких, религиозных. Не будь государства и Церкви, которые решают эти проблемы, понуждая всех этих евгениев думать - или, как минимум, участвовать в чём-то надындивидуальном - причём, зачастую понуждая силою - общество бы погибло. В сущности, здесь имеет места та же библейская "схема удерживания": народ не даёт зарваться правителю, правитель не позволяет народу скатиться в дурную бесконечность гедонизма, потребительства и размножения.

В конечном счёте, это вечный конфликт между "хочу" и "надо".( дальше )